Метка: антропология

I. Внутренний опыт Анатолия Москвина

В случае Москвина многие чувствуют что-то важное, что остается не осознанным и не проговоренным не только по отношению к самому некроманту, но и по отношению к современному обществу в целом. Последнее отказывается признать эту связь и выполнить тяжелые усилия по анализу ситуации. Вместо них оно обращается к карательной психиатрии — довольно страшному методу, который не отвечает на вопросы, а пытается уничтожить все возможности их постановки вместе с частью личности.

Возможно ли свести все знания и практики Москвина к некоторой более ли менее непротиворечивой герменевтической модели, или «формуле Москвина»? Если последняя и существует, то она многосложна и состоит из системы архаичных знаний, магических практик, люциферианства, личных особенностей, вроде мечты иметь дочь, и других элементов. Как они все сочетаются? Возможно ли вообще понять этот набор странных слагаемых как некое цельное мировоззренчески-психологическое явление или мы должны удовлетворяться тем разрывом в познании, который предлагает суд, указывая на психическую патологию в качестве объяснения действий Москвина?

Но мы видим, что мировоззрение некроманта содержит концептуальные, то есть рационально обоснованные, элементы. Люциферианство — учение, которое высшей ценностью считает знание и интеллект. А обращение к архаичным (домодерным) системам знания в современном постколониальном мире тоже может носить программный характер. Это подтверждает и Москвин, постоянно критикуя христианство и другие модерные структуры, например, советский проект, в своих текстах. Но концептуальная и рационально-критическая составляющая люциферианства и неоязычества недостаточно артикулируется им в качестве основы мировоззрения и опыта. Кроме того, она внешне неоднородна и дополнена сильной не-концептуальной, эмоционально-психологической составляющей.

Чтобы разобраться, мы будем руководствоваться методами герменевтической и прагматической философии. Прагматизм постулирует, что религиозные/духовные переживания, даже у безумцев, чрезвычайно важны для человеческой жизни, общества и истории. Он делает возможным такие исследования, как «Многообразие религиозного опыта» Уильяма Джеймса или «Многообразие аномального опыта» Этцеля Карденьи, Стивена Джея Линна и Стэнли Криппнера, и предлагает изучать аномальные переживания сами по себе, не затрагивая вопроса об их онтологической состоятельности, то есть вопроса о том, существует ли Бог, духи предков, инопланетяне и прочие источники религиозных и аномальных переживаний «на самом деле». Для прагматизма гораздо важнее само переживание, например, встречи с Богом, чем попытки выяснить, насколько это переживание адекватно миру за пределами человеческой реальности, а именно: существует ли Бог действительно или переживание было вызвано необычным явлением природы и исключительно внутренними психическими явлениями. Эти онтологические вопросы прагматизм оставляет за скобками, признавая реальным прежде всего само переживание и его разнообразные последствия.

Мы также обратимся к аналитической и постмодернистской философии, в частности, концепциям Людвига Витгенштейна (о «картине» или фоне мышления (Bild), а также о «формах жизни» (Lebensform), Мартина Хайдеггера (о «до-онтологическом» как фоне мышления и «мире» как мире для нас), Мориса Мерло-Понти (о неосознанном фоне восприятия). Эти понятия осмысляют структуры, благодаря которым тот или иной опыт делается возможным. На них же опирался и Чарльз Тейлор в своей фундаментальной работе «Секулярный век», которая помогла нам проанализировать случай Москвина.

Наш подход мы определяем как моральную/духовную феноменологию. В центре внимания оказывается непосредственно религиозный или аномальный опыт, его основания и следствия. Каким образом опыт Москвина [2] оказался возможным? Какие убеждения и верования его сформировали? И наконец, можно ли рассматривать его опыт в качестве частной эксцессивной попытки решения проблем, которые являются общими для всего нашего общества?

Действия Москвина затрагивают ряд общественных табу, а характер подачи его дела в средствах массовой информации, вызывающий в читателе в первую очередь шок, блокирует возможные попытки анализа: дальнейшее рассуждение уже не представляется возможным и необходимым. Для устранения этого эффекта мы сначала укажем на то, чем действия Москвина не являются.

1) Москвин не причастен к смерти этих девочек. Во всяком случае у нас нет никаких оснований утверждать обратное.
Подобно тому, как некоторые родители погибших, оглушенные болью от потери, проецируют вину с настоящей причины, на того, кто раскапывает могилы, некоторые читатели по прочтении ряда журналистских материалов об Анатолии Москвине начинают невольно проецировать вину на некроманта. Часто публикации в средствах массовой информации смонтированы так, что после описания горя появляется фигура Москвина [3]. У смерти каждого ребенка есть причина: халатность водителя, плохое состояние дорог или технопарка в транспортной компании, небрежность самих родителей, посадивших ребенка на переднее сиденье и т. д. Однако разбираться в них нет сил, да и смысла: ребенка не вернешь. Все негодование в такой ситуации может обратиться на некроманта, который вновь поднял в душе этот комок боли и горя, да еще публично. Но мы должны помнить, что в смерти девочек виноват совсем не Москвин, а, как правило, того, чью вину пытаются забыть или оставить неосознанной. Таким образом Москвин выступает в роли козла отпущения. В том числе в сакральном смысле: как тот, на кого возлагаются грехи всего общества.

2) В квартире Москвина полиция нашла куклы, а не трупы или мумии.
Этот факт можно понять, только заняв ту точку зрения, которая открывается благодаря специфической системе знаний Москвина. Попытаться это сделать можно, обратившись к его работе «Народная игровая кукла Нижегородской губернии и Верхнего Поволжья середины XIX – начала XX века: опыт интерпретации». Если обобщить знания о предмете исследования, то это не игрушка, а вместилище духов. Приведем слова парадигматического исследователя народных верований Дмитрия Зеленина: «Остяки, гольды, гиляки, орочи, китайцы, а в Европе — мари, чуваши и многие другие народы делали в память умершего члена семьи „деревянного болвана“ или куклу, которые считались вместилищем для души покойного. Изображение это кормили всем тем, что ели сами, и вообще ухаживали за ним, как за живым» [4].

Куклы постоянно использовались в деятельности колдунов, друидов и шаманов. Чтобы с большей вероятностью поместить духа в куклу, они могли добавить в нее элемент, связанный с «оригинальным» носителем, например медвежий коготь или прядь волос человека. Любой шаман обладает целым арсеналом кукол (духов-помощников), с помощью которых он осуществляет свою магическую практику.

Таким образом, кукла — это своеобразная ловушка для духа. Подобные верования были общими практически для всех культур домодерного периода. Но и сегодня у них немало последователей в лице различных неоязыческих движений или носителей анимистических традиций. В секулярных обществах их эхом выступают страшные истории в массовой культуре. Можно утверждать, что верования в кукол и духов, или в возможность одушевления неживого, — общий для всего человечества универсальный слой, отправленный в «подвал» психики и культуры секулярных обществ, но не потерявший своего значения [5].

Интересно, что часто в куклу вселяется дух безвременно погибшей девочки: можно вспомнить популярные истории про Аннабель, цыганскую куклу Летту, Окику или других. А в Индонезии зловредный дух погибшего ребенка традиционно называется «понтианак». То есть в выборе Москвиным духов трагически погибших детей, помимо эмоциональной, можно найти скрытую концептуальную составляющую.

В контексте сказанного мы видим, что полиция нашла на квартире Москвина не трупы или мумии, но, прежде всего, магические куклы. Для самого некроманта эти различия принципиальны, именно поэтому он постоянно поправляет журналистов [6]. Для него это либо куклы, либо тела, если он рассматривает их в перспективе будущего воскрешения, приходящей из люциферианства и связанного с ним трансгуманизма. Но никак не трупы. Для него мертвое тело обладает проективным смыслом, как цельный объект будущего воскрешения научными технологиями. Более того, восполняя останки тела до антропоморфной куклы, некромант производит ее предварительное воскрешение или подготовку к нему [7].

Итак, статус «объектов» из его главной коллекции находится между магической куклой и телом-для-воскрешения. Как эта двойственность совмещается в форме кукол? Основная их часть была сделана из материалов, не относящихся к погибшим девочкам, но внутрь каждой было помещено что-то из захоронения: часть одежды или мумифицированные останки. С одной стороны, это было необходимо для того, чтобы вернее поместить дух девочки в куклу. С другой, сохраняя мумифицированные останки, он обеспечивал максимально эффективное будущее воскрешение.

3) Трагически погибшие дети — это заложные покойники.
Это люди, умершие не своей смертью, безвременно погибшие. Дух такого человека не может успокоиться, преследует живых и, согласно народной мифологии, часто становится зловредным существом, например, упырем или русалкой. Он может вселиться в другого человека или неодушевленный предмет. Традиционные общины посвящали решению проблемы заложных покойников целый комплекс мер, в частности хоронили их отдельно, не поминали. А чтобы успокоить их души, выполняли ряд действий, например, называли младенца в честь усопшего, чтобы он «дожил» не вовремя оборвавшуюся жизнь [8].

То есть для традиционалиста заложные покойники — серьезная проблема, которую нужно решать: эти мертвецы наполняют мир злом и дисгармонией. С точки зрения таких верований христианский обычай хоронить всех на общем кладбище, а также не практиковать ряд магических компенсирующих действий, — непростительная ошибка. Москвин никогда не позиционировал себя как того, кто решает проблемы беспокойных духов в интересах всего общества. Но даже если бы он действовал исключительно в эгоистических целях, это не отменяет тех фактов, что 1) он взаимодействовал только с духами заложных покойников; 2) с точки зрения традиционалиста проблема заложных покойников существует как общественная и требующая решения; 3) современная секулярная и религиозная власть этой проблемы не видит и не решает. Груз трагически и безвременно погибших тяжел для любого общества. Эта проблема видна изнутри любого мировоззрения. Ее можно сформулировать так: какими формами памяти нам искупать невинно убиенных, к примеру жертв террора? Даже секулярное общество видит в этом проблему, в частности, стремится почтить своих жертв, найти их тела, называет детей в честь погибших героев и культивирует другие формы искупительной памяти.

Однако в высказываниях Москвина звучит не только собственный интерес, но и забота о мертвых как о тех, кто продолжает свой земной путь. На суде родителям одной погибшей он сказал: «Вы бросили этих девочек, а я нет!». Также цитируется его высказывание: «Вы оставляете фотографии покойника, его вещи, а тело выбрасываете на помойку — кладбище — и навещаете пару раз в год. Значит, оно вам не нужно!» [9].

II. «Формула Москвина»: анимистические системы знания, люциферианство и мечта о дочери

«Формула Москвина», исходя из которой можно понять его опыт, представлена в заголовке этого раздела. Что в нее входит?

Во-первых, язычество, анимизм. Начиналось все с кельтологии. Но впоследствии Москвин изучал представления о загробном мире и у других народов, в частности, у якутов и язычников Нижегородчины, таких как славяне, мордва и мари. Он пришел к выводу, что все они схожи и выработал некий интегральный анимизм. Москвин не только самостоятельно изучал источники, но и получал соответствующее образование: он выпускник филологического факультета Горьковского педагогического института иностранных языков и аспирант кафедры германской и кельтской мифологии Московского государственного университета. Лингвист и знаток мертвых языков. Последних он знает около дюжины, среди которых староанглийский, кельтский, латынь, старославянский. Кандидатскую диссертацию Москвин так и не защитил, но с академическим миром остался связан: какое-то время преподавал в Нижегородском университете кельтологию.

Так он познакомился с другим отношением к мертвым: «Изучая кельтскую культуру, я заметил, что друиды в этой традиции общались с духами умерших посредством… они приходили на могилу и спали на этой могиле» [10]. Кельтские друиды — это жрецы и ученые, просвещенные люди, которые обладали тайным знанием, в том числе полученным от мертвых. Последние, согласно кельтам, живут под землей либо на мифическом острове, вечно сохраняя свои тела. Кельтские герои спят в полых холмах, но в любой момент могут вернуться, чтобы помочь своему народу. Причем не как призраки, а в телесном обличье. Кроме мертвых, потусторонний подземный мир Сид населен феями и эльфами. Это страна юности и бессмертия. Поэтому у кельтов не было страха перед смертью и мертвыми. Впоследствии христианство демонизировало прото-романтические кельтские представления о бессмертных теле и душе вместе с подземным миром. Последний отныне стал чем-то пугающим, символом адских мук и телесного разложения. А друидам, по мнению христианских богословов, помогал дьявол. То же самое происходило и при христианизации многих других анимистических культур.

Поэтому в эпоху модерна языческие знания часто носили нонконформистский или откровенно протестный характер. Возникло модерное язычество. Процитируем Чарльза Тейлора: «Мы не можем просто отвернуться от многого в нашем глубинном прошлом… Признание этого факта в нашей современной культуре обычно означает, что мы настроены против христианства, принимаем те или иные ценности „язычества“, или „политеизма“… Это то, что побудило Джона Стюарта Милля превозносить „языческое самоутверждение“ над „христианским самоотречением“ или подвигло Ницше противопоставить „Диониса“ „Распятому“» [11].

Публичное явление «модерного язычества» произошло в конце XIX — начале XX века через увлечения интеллектуальных и художественных элит. Достаточно вспомнить многочисленных деятелей Кельтского возрождения, например, шотландского художника Джона Дункана (John Duncan). По мере критики модерного порядка эти явления усиливались и сегодня стали массовыми, получив поддержку у постколониальных идеологий. В России поздний модерн проявился в виде дисциплинарного советского режима, поэтому здесь обращение к языческим верованиям связано с демонтажом советского. Как записал Михаил Пришвин в своем дневнике: «С коммунистами нельзя говорить: 1) о Боге 2) о смерти и „том свете“ З) о дурных явлениях нашей общественной жизни…» [12]. Вакуум, образовавшийся в результате снятия этого табу, заполнялся в 1990-е с большой скоростью.

Согласно традиционалистскому сознанию модерные репрессии наполнили мир беспокойными духами. Поэтому мир стал похож на фильм ужасов. Это ярко проявилось в постперестроечном расцвете якутского хоррора, который на волне этнического возрождения совпал с публичной реставрацией шаманских верований. Как говорится в фильме «Сэттээх сир» (1996): «Это Pемля, лишенная традиции, НКВД отобрало у шамана бубен. Искупление не будет простым: зловредные, созданные человеческим злом и ошибками духи так просто не уходят. Наше общество наполнено ими. В широком смысле, ужас — это изгнанные из общества люди и идеи. А страшные мертвецы и куклы — это те, кого наше общество уничтожило, в том числе в своих цивилизаторских усилиях. Поэтому Крис Дюма говорит о латентной некрофилии общества зрелого модерна» [13]. Эту проблему пытается решить постколониальная идеология, утверждая, что угнетенные модерном верования необходимо реабилитировать.

Москвин ощущал нонконформистский характер своих знаний и практик. Основными образцами дисциплинарных идеологий для него были советский проект и монотеистическое христианство. Многочисленными критическими высказываниями в их адрес наполнены его тексты. Вот что пишет Москвин в работе «Крест без распятого» [14] о запрете на изучение свастики в советский период и об ответном интересе к ней у интеллектуалов и коллекционеров в 1970—1990-е: «Запретный плод сладок» [15]. «То время ушло, хочется думать, навсегда, и у нас больше нет закрытых для обсуждения тем» [16]. Там же он неоднократно выражает скепсис по отношению к христианству: «Заказной характер этой легенды, шитой белыми нитками, виден невооруженным глазом» [17] (о Крестовоздвижении); «Далее самарские попы просвещают свою паству относительно мистического значения креста» [18]. В целом он считает свастику разновидностью креста и оспаривает монополию христианства на крест, а фашизма — на свастику.

Но какие содержательные особенности утверждает языческое мироощущение? Прежде всего то, что Чарльз Тейлор назвал пористым «Я». По его мысли, в заколдованном домодерном мире значение существует вне нас. Оно способно овладевать нами, например, в виде воздействия каких-то предметов, духов или демонов. В результате возникает пористая граница между сознанием и внешним миром, когда любое «Я» является принципиально «уязвимым» со стороны внешних сил. В случае проникновения злой силы человек становился «одержимым». Но одержимость не являлась чем-то особенным: любой мог быть «исцелен». В модерную эпоху «одержимость» перевели из нормального следствия всеобщей «пористости» в разряд душевных болезней. Пористое «Я» было заменено модерным изолированным «Я», между я и космосом был воздвигнут барьер.

Здесь мы подходим к тому, что опыт Москвина — это не просто языческие знания, но особая пористая связь его «Я» с мертвыми. Москвин рассказывал, что 4 марта 1979 года (в 13 летнем возрасте) его обручили с мертвой 11-летней девочкой Наташей Петровой. После этого Наташа приходила к нему и сподвигла к получению знаний о потусторонней жизни. История о мертвой невесте как проводнике в мир мертвых довольно распространена. В алхимии, например, она изложена как обручение брата с сестрой, — союз с черным космосом нигредо, необходимый для получения сил Великого Делания.

В современных верованиях, связанных с черной магией, такой контакт скорее опасен, особенно для неподготовленного человека. Может произойти «некропривязка» или «захват погостом», когда дух мертвого начинает преследовать живого. В традиционном анимизме злой дух, в том числе дух мертвого человека, мог войти в любого живого. И ничего хорошего в этом не было. Поэтому заложных покойников хоронили отдельно и их кладбища не посещали. И поэтому на наших современных погостах, где полно заложных покойников, а значит и неупокоенных духов, нужно ходить с осторожностью. Забытое знание об этом проявляется сегодня в том, что люди стремятся посещать погосты только до обеда.

Шаманисты и те, кто практикует черную магию, проводят разделение между теми, кто умеет управлять духами, и теми, кем управляют они. Учитывая раннюю «некропривязку» Москвина, на него можно посмотреть как на захваченного духом человека. На форуме «Орден хранителей смерти» выдвигается мнение, что он «неудавшийся субъект»: пытаясь постигнуть запретные науки и будучи неподготовленным к этому, оказался захваченным «какой либо структурой либо (что более вероятно) просто напросто сошел с ума».

В любом случае мы можем утверждать, что опыт взаимодействия с духами мертвых Москвин испытывал неоднократно, и для него этот опыт был реальностью. С 2003 года он занимался раскапыванием могил, мумификацией тел и изготовлением кукол. Практика продолжалась 10 лет до 2013 года, когда все раскрылось. Это время Москвин характеризует как период черной магии, ему предшествовали 10 лет занятий белой магией. Исследовательские занятия Москвина некрополистикой, то есть изучением кладбищ, стали лишь следствием его взаимодействия с мертвыми девочками.

Второй составляющей «формулы Москвина» мы можем считать люциферианство, которое он сам настойчиво отделяет от сатанизма. Это довольно распространенное в современном мире учение и мировоззрение крайне индивидуалистического либертарианского толка. Три высшие идеи люциферианства — это свобода, знание и власть. В пределе это свобода от бремени материи, все запретные знания, и как высшая форма власти — власть над собой. Люцифер («приносящий свет») — это аналог Прометея: оба они хотели принести людям знание, а значит силу и могущество. Но злой бог, боящийся самостоятельности людей, наказал Люцифера, а последователи христианства в утверждении своей монополии демонизировали его, подобно тому как они демонизировали языческие верования. Таков миф о Люцифере в изложении его последователей.

Существуют различные ветви люциферианства. Одни принимают всю символику христианства, верят и в Бога, и в Люцифера, но встают на сторону последнего. Это люцифериане-дьяволопоклонники. Они близки сатанистам и практикуют мрачные ауративные культы. Другие, люцифериане-гностики, считают, что Дьявол и Люцифер — это не одно и то же. Дьявол — тьма, Люцифер — свет. Такие люцифериане наследуют различным гностическим учениям и поклоняются Гнозису (то есть познанию), практикуя светлый гностический культ. К ним принадлежат многие теософы: например, Елена Блаватская издавала в 1887—1897 годах журнал «Lucifer». Это учение крайнего индивидуализма, утверждающее, что у каждого свой путь к познанию. Третьи, люцифериане-атеисты, понимают Люцифера символически, как олицетворение Логоса и Прогресса. Это очень рационалистическое прогрессистское мировоззрение, верящее в бесконечное самосовершенствование человека.

Последних немало среди современных технократических элит. Часто они стремятся к пост-гуманистическому перерождению человека, колонизации Космоса, развивают трансгуманистические проекты по воскрешению и клонированию. Один из идеологов современного атеистического либертарианства философ и футурист Макс Мор (Max More) сформулировал концепцию экстропианства. Экстропия — это противоположность энтропии, увеличение степени организованности и функциональности системы. Таким образом, экстропианство есть идеология безграничного улучшения человека, его расширения во Вселенной с помощью интеллекта и технологий. Не случайно Макс Мор также является исполнительным директором Alcor Life Extension Foundation — одной из крупнейших компаний, занимающихся крионикой.

Такие люцифериане не верят в Люцифера как метафизическую сущность, однако могут охотно использовать его имя для своих манифестов и троллинга консерваторов. Вот выдержки из текста Макса Мора «Во славу Дьявола», который был опубликован «Либертарианским Альянсом»: «Мое восхваление Дьявола не совсем (но в большей части) серьёзно, и оно носит чисто абстрактный характер… Люцифер — это воплощение разума, интеллекта, критического мышления. Он выступает против догм Бога и вообще против любых догм. Он выступает за исследование новых идей и новых подходов в поиске истины… Хвала Люциферу! Прославляйте рационалистический поиск истины… Для самого Люцифера такими ценностями являются поиск счастья, новых знаний и нового опыта… Вперёд к свету!».

Несмотря на столь серьезные различия между ветвями либертарианства, они сходятся в одном — в критике христианства и переворачивании ценностей последнего. Переворачивание, однако, вторично, потому что христианство, по мнению люцифериан, уже осуществило инверсию ценностей в свое время. В частности, оно заставляет людей преследовать вредные для них цели, ограничивать свой потенциал. Мы видим здесь критику гуманизма и нормализующего просвещения. Но это является контр-просвещением только в части критики ограничений, в целом же это — гипер-просвещение. Соединяя дух радикального просвещения (как мистического, так и предельно секулярного) с критикой модерных ограничений, мы получаем просвещение без тормозов, которое рационально преследует цели становления человека богоподобным. В разных своих ветвях оно наследует гностическому мифу, радикальным ветвям просвещения вроде иллюминатов и античным мистериям.

Какой же версии люциферианства придерживается Москвин? Судя по тому, что он настойчиво отделяет свое мировоззрение от сатанизма, это не дьяволопоклонническая ветвь. Идея воскрешения научными методами — центральная для его практики: «Я хранил их для того, чтобы она (наука — Н. С.) их потом могла оживить… Исключительно, исключительно ради этого. Мне было жалко всех этих детей» [19]. И в этих стремлениях Москвин не сильно отличается от трансгуманистов из Alcor или российской компании «КриоРус», которые хранят замороженные тела для будущего воскрешения. Также Москвин не пил, не курил, практиковал сексуальное воздержание, ценил и подчеркивал ценности индивидуального поиска истины. При этом, как мы показали ранее, этот путь не был исключительно рациональным, а предполагал мистические практики, в частности контакты с духами мертвых. По этим признакам можно предположить, что его люциферианство было гностического типа. Но очень индивидуалистического, даже либертарианского окраса: он довольно снисходительно высказывался о сообществах, предполагающих коллективную практику. Особенно это касалось сообществ мрачно-ауративной сатанинской направленности, занятия которых он, видимо, считал бесполезным подростковым ребячеством, не имеющим отношения к серьезным знаниям [20].

Если первые две составляющих «формулы Москвина», а именно древние знания и люциферианство, можно обозначить в качестве ее концептуальной части, то третий компонент является эмоционально-психологическим. Москвин очень хотел дочь. В том числе и для того, чтобы передать ей свои знания. По ряду причин у него не получалось эту мечту осуществить. Что было причиной неудачи? Его люциферианское воздержание, непозволение матери взять ему ребенка из детского дома, некоторые физиологические и психические особенности Москвина или сложные отношения с родителями? Возможно, имела место сумма этих причин. В результате неудачи Москвин начал решать вопрос доступными ему способами, и возникло то, что сам он называл своей «семьей», — 26 ростовых кукол, содержащих останки девочек. С их душами он общался, использовал их и для того, чтобы получать новые знания из потустороннего мира. Именно мечтой о дочери, объясняется то, что все его куклы — это девочки до 15 лет.

Если бы последней составляющей не было, то его практика выглядела бы гораздо более концептуальной. Представим себе человека, который изучает древние системы знания и вступает в общение с духами. Он выкапывает мертвые тела разного возраста и пола, но исключительно тех, чьи души вступают с ним в контакт и просят о помощи, то есть не могут найти покоя. Он мумифицирует их останки, потому что убежден, что скоро наука научится клонировать человека, и этот генетический материал пригодится для создания наиболее подходящего для них тела. Не делать этого он не может, потому что: а) своим пористым «Я» он чувствует, что неупокоенные души требуют решения своей проблемы и б) он верит в прогресс и возможности будущей науки. Согласитесь, это почти история Москвина, но выглядящая гораздо более согласованно. В ней, кажется, уже нет почти ничего, во что нельзя поверить: ведь миллионы наших сограждан разговаривают со своими усопшими родственниками во время Радоницы [21] на кладбище и избегают появляться там по вечерам, не говоря уже о тех, кто практикует неоязыческие культы. А тысячи образованных технократов верят в огромные возможности науки. И даже публично декларируют гипер-прогрессистские и вполне люциферианские цели и задачи. Как, например, делает Герман Греф [22].

Таким образом, у нас получилась «формула Москвина»: языческие (анимистические) системы знания, люциферианство и мечта о дочери. При желании первые два элемента можно рассматривать в рамках единого комплекса: ведь люциферианин одержим приращением своих знаний. На своем пути он готов на многое: чем герметичней и запретней полученное знание, тем выше его ценность. Для этого можно изучать мертвые языки или вступать в контакт с духами, которые помогут проникнуть в тайны потустороннего мира. В своем пределе вера в знание/гнозис отрицает любые моральные и этические барьеры, которые общество может воздвигнуть на пути ищущего.

Мы видим, что это предельно индивидуалистическая концепция. В ней обретение знания — это возрастание индивидуального могущества человека. Не стоит видеть в Москвине лишь чересчур увлекшегося архаикой традиционалиста. Его феномен модерный и постмодерный. Здесь мы имеем дело с тем, что Чарльз Тейлор назвал экспрессивным индивидуализмом. Пост-осевые религии [23], в частности, христианство, высвободили индивидуализм. По ходу модерности он стремительно наращивал свою силу: модерный гуманизм диалектически наследует христианству. В какой-то момент гуманизм стал эксклюзивным, или имманентным, то есть отрицающим трансцендентные цели. Наконец, после 1960-х, с демонтажем модерных дисциплинарных структур общего блага, мы стали наблюдать новую экспрессивную форму индивидуализма. Наступает век подлинности или эпоха аутентичности.

Либертарианство и люциферианство — предельное выражение этой эпохи. Любые навыки, знания и особенности личности могут стать ее плюсами, тем, что отличает ее от других. Каждый человек подобен супергерою, который развивает свои суперспособности: вырабатывает неповторимую и эффективную комбинацию компетенций и черт, позволяющих ему добиться карьерного успеха или найти истину. Путь каждой личности — это бриколаж, пересборка себя и своего контекста из разнородных кусков в ситуации, когда ни одна система знания не запрещена и все они существуют одновременно. Комбинаций очень много. Одна из них — случай Москвина. Мы можем назвать этот тип «оккультное» или «магическое либертарианство». Поиск личных свобод и возможностей сегодня многих заводит в домодерные системы знания, связанные с мистикой. Это направление усиливается постколониальной идеологией и многочисленными этническими возрождениями. Анимистические воззрения и практики служат умножению индивидуальной экспрессии в век подлинности. Но это не возвращение назад, а то, что Делез и Гваттари назвали неотерриториальностью. В словосочетании «магическое либертарианство» доминирует второе слово, тогда как первое — лишь частный узор в вариациях его жизненных форм.

III. Общество дегуманизирует Москвина в ответ

Теперь мы воспринимаем случай Москвина не просто как изолированную личную патологию [24], но как эксцесс общей формы жизни. И речь не только о структурах экспрессивного индивидуализма, но еще и о латентной некрофилии обществ зрелого модерна, наполненных призраками жертв своих дисциплинарных порядков. В капиталистическом режиме некрофилия специфически усиливается: здесь мы имеем дело с тем, что Эрнст Блох назвал «трупностью товара» (cadaverous’ quality of the commodity). В результате процессов отчуждения и товарной фетишизации «общество оказывается чем-то (неодушевленным — Н. С.), а товар — кем-то (одушевленным — Н. С.)… капитал заключает в себе „мертвый“ труд, извлеченный в прошлом из живых» [25].

Не потому ли случай Москвина так шокирует наше общество? Ведь носители латентных форм испытывают резкое отвращение к носителям форм открытых, стремятся их уничтожить как напоминание о своей собственной латентности. Общество отказывается считать действия Москвина только уголовным преступлением — в этом случае некроманту грозило бы максимум 3 месяца заключения по статье 244 УК РФ (собственно, он на это и рассчитывал, отказываясь в начале следствия от психиатрического освидетельствования). Но общество также не хочет рассматривать случай Москвина в духовном/религиозном ключе. В этом случае люциферианство и приверженность древним культам стали бы его заблуждениями либо, пусть довольно радикальными, но допустимыми взглядами. И весь прецедент опять свелся бы к уголовно-наказуемому факту осквернения могил и его религиозному и теоретическому обсуждению. Но так не происходит. Признав этот случай прежде всего психической болезнью, из него удалили всю герменевтическую составляющую. Теперь воспринять случай Москвина иначе как шок и болезнь нельзя: нам предъявлена патология (шизофрения параноидальной формы), предполагающая разрыв в понимании. Более того, общество отказывает некроманту в гуманистическом терапевтическом лечении типа психоанализа и применяет к нему карательную психиатрию, осуществляя таким образом расчеловечивание.

Его трансцендентные стремления признали подлежащими искоренению, в то время как ряд других трансцендентных стремлений (например, христианских) властью поощряется и даже составляет ее компонент. Таким образом, карательная психиатрия берет на себя функции инквизиции, искореняя неугодную форму трансцендентных стремлений. Такую же функцию она нередко брала на себя и в советском государстве по части уничтожения в гражданах «вредных» идеологий.

Это модерный дисциплинарный инструмент: именно в ту эпоху грех был заменен на болезнь. Раньше человек в своем «нормальном» или «среднем» состоянии признавался содержащим и зло, и добро. Зло или грех могло увеличить свое присутствие в пористом «Я» любого человека за счет вселения духа или в результате личных поисков блага, которые завели человека на сторону Дьявола. Это, что называется, могло случиться с каждым, а во втором случае зло даже приобретало некоторые достойные уважения черты, черты великого заблуждения. Но в обществе эксклюзивного гуманизма человек либо болен, либо здоров. И если он болен, то ничего достойного в этом нет, скорее всего он предрасположен к этому за счет своей наследственности. Поэтому его надо изолировать и искоренить болезнь. При этом генетическая связь болезни с грехом невольно придает болезни характер постыдного.

Если судить Москвина с духовной/религиозной позиции, то его опыт можно рассматривать как заблуждение или даже поиски блага, которые зашли в тупик. Но в секулярный век «определенные человеческие борения, вопросы, задачи, трудности, проблемы переносятся из нравственного (духовного) регистра в терапевтический… Истории Люцифера нет места в этиологии этого состояния» [26]. Происходит триумф терапевтического. Москвину официально отказано в понимании и герменевтическом подходе. Общество применяет к нему устаревший модерный инструмент дегуманизации.

Я не хочу сказать, что поведение Москвина общественно приемлемо. Я просто попытался обратить внимание на его внутренний опыт. И составляющие этого опыта не настолько необычны, как может показаться с первого взгляда. Век подлинности предполагает, как минимум, внимание к мировоззрению крайне индивидуализированных членов своих обществ. Если в модерном дисциплинарном обществе самореализовавшимся считался нормализованный человек, то в эпоху экспрессивного индивидуализма мы больше не можем считать, что делаем людям одолжение, подвергая их нормализации. Это ни хорошо, ни плохо, просто меняется фон, что предполагает, в частности, трансформацию механизмов достижения людьми чувства духовной полноты.

Но общество отказалось признать что случай Москвина — это эксцесс общего фона, проявив тем самым нелюбознательность, дискурсивную незрелость, неготовность и нежелание сталкиваться со своими собственными проблемами лицом к лицу. А ведь его опыт — это довольно показательный пример витиеватой секулярности и таких же путей духовности в пост-атеистической России [27]. Общество объективировало Москвина, применив к нему устаревающий арсенал дисциплинарного расчеловечивания [28], и именно в этом я вижу проблему. Ведь опыт жестоких дисциплинарных нормализаций эпохи модерна, который всегда обеспечивался религиозным или моральным мессианством, предупреждает: «Мы будем сражаться против осей зла и сетей террора, а потом обнаружим, к собственному удивлению и ужасу, что мы порождаем зло, которому себя решительно противопоставили» [29].

Нижегородский краевед, лингвист и некрополист Анатолий Москвин стал знаменитым после 2011 г., когда в его квартире обнаружили около 30 ростовых кукол, изготовленных с использованием откопанных из могил останков девочек детского и подросткового возраста. Некрополист оказался еще и некромантом, который общался с духами умерших детей и хотел их воскресить. С тех пор маг находится на принудительном психиатрическом лечении.

Однако логика Москвина, который является ученым, явно сложнее, чем это пытаются представить таблоиды, называющие его маньяком и шизофреником. Ощущение скрытых, неучтенных смыслов, осложняющих ситуацию, стимулирует ряд творческих деятелей выдвигать свои интерпретации деятельности Москвина. Так сотрудница портала «Нож» Серое Фиолетовое в манифестационном тексте, написанном для Политпропаганды Петра Павленского в 2013 году, трактует Москвина как консервативного революционера, который оспаривает монополию власти на некрополитику. Во втором тексте, опубликованном на «Ноже» в 2017 году, Серое Фиолетовое продолжает эту логику и помещает некромантию Москвина в широкий этнографический контекст аналогичных довольно широко-распространенных практик взаимодействия с мертвым телом, а также в контекст современного искусства. Вывод: в других условиях невменяемость Москвина не столь однозначна.

Известный режиссер Артур Аристакисян считает деятельность Москвина проявлением предельной любви, а его самого — неординарным человеком «с тонкой кожей», личностью, возвышающейся над своим временем.

Мы посвятим анализу коллекции Москвина и его деятельности отдельный текст, где попытаемся посмотреть на них через те системы знаний, которых он сам придерживался; а на некрополистику и некромантию — через призму музеологии и космизма. Сейчас же попробуем подготовить этот непростой анализ, для чего мне пришлось погрузиться в довольно обширное письменное творчество этого человека.

Известны три напечатанных труда Анатолия Москвина. Первый — это развернутое послесловие «Крест без распятого» к донацистской книге куратора Национального музея естественной истории США Томаса Уилсона «История свастики с древнейших времен до наших дней», которая была переведена Москвиным для издания 2008 г. И две работы, написанных в соавторстве с нижегородским краеведом Дмитрием Карабельниковым: «Народная игровая кукла Нижегородской губернии и Верхнего Поволжья середины XIX — начала XX века: опыт интерпретации»  и «К вопросу о культе водоплавающей птицы на Евразийском Северо-западе», изданные соответственно в 2005 и 2004 гг. Эти три работы очень важны для понимания мировоззрения Москвина, и достойны отдельного внимания, которое мы планируем уделить им в свое время. Сейчас же хочется сконцентрироваться на большом корпусе газетных текстов Анатолия.

Как минимум три полных года — с 2007 по начало 2010 гг. — Москвин публиковался в газете «Нижегородский рабочий». Его тексты выходили один или два раза в неделю, неизменным объемом в одну полосу. Публиковались они преимущественно по пятницам и по вторникам — в так называемых «толстушках» — номерах с телевизионной программой. Просмотрев подшивки газеты в отделе газет РГБ в Химках, я обнаружил 149 текстов за авторством Анатолия Москвина. Каждый из них имеет средний объем в 2 894 слова, таким образом, общий объем — 431 206 слов.

Однако в РГБ есть не все выпуски газеты. Так например здесь нет всей первой половины 2008 года, а это, судя по всему, один из самых насыщенных периодов в газетной публицистике Москвина, когда печаталось два материала в неделю: кладбищенский цикл по вторникам и историко-краеведческий цикл по пятницам. Таким образом, оказалось неохваченным как минимум 50 текстов (или даже больше), а это еще где-то 144 700 слов. Получается, что мы можем оценить газетное наследие Анатолия примерно в 576 000 слов. Что, согласитесь, совсем не мало и, видимо, превышает по объему три упомянутые отдельные работы.

Интересно, что тексты организованы им в циклы, или сериалы. Самый знаменитый из них — кладбищенский, который публиковался с первой половины 2008 года по 13 января 2009 гг. по вторникам. Но кроме него есть топонимический (лингвистический) цикл, который выходил с 27 января 2009 по 23 марта 2010 гг. Этот цикл, пожалуй наиболее научный из всех газетных сериалов Москвина, посвящен топонимике Нижегородчины, то есть происхождению ее географических названий. В свою очередь этот обширный сериал организован в подциклы: гидронимический (названия рек, озер и других водных объектов), ойконимический (названия населенных пунктов), языческий (очерки языческих верований дорусского населения нижегородчины), татарский (татарские топонимы) и славянский (топонимы славянского происхождения). Как видно даже из обозначения подциклов, в нем Москвин не просто объясняет топонимы, но и дает довольно широкую картину колонизации Нижегородчины, со-существования на ее территории различных народов и верований. «Отмычкой» в этом деле выступает лингвистика, примененная к топонимам — названиям географических объектов. Любопытно, что для выяснения истины краеведу зачастую приходится обращаться к мертвым языкам и забытым системам знания.

Другой обширный сериал, который публикуется весь 2007 г., а также продолжается в 2008, 2009 и начале 2010 гг. — это историко-краеведческий. В нем Москвин рассказывает некие истории из прошлого, как правило, по материалам старых газет. Единственное условие — связь с Нижегородчиной. В этом цикле публикуются такие тексты, как, например, про племянника Малюты Скуратова, который одно время служил в Нижнем (№ 57, 2007), про странное и страстное увлечение Максима Горького разведением костров (№ 41 за 2007), про три страшных трагических пожара в городе Павлово в разные эпохи (№ 33 за 2007), про купцов Ненюковых и судьбу их потомков (№№ 150 и 155 за 2008), про общественного деятеля и предпринимателя Виктора Рагозина (№№ 170 и 175 за 2008), про художника Саврасова на Нижегородчине (№ 83 за 2007), про актера-двоеженца Алексея Аттиля из дореволюционного театра Смолькова (№ 90 за 2007), про нижегородскую ссылку Михаила Сперанского (№ 118 за 2007), про роман художника Репина с нижегородкой (№ 154 за 2007), про нижегородскую часть экпедиции академика Лепехина (№ 158, 2007), про репрессии против американских специалистов на Горьковском Автозаводе в СССР (№№ 205 и 208 за 2008), про нижегородский участок автогонки Пекин-Париж (№№ 213 и 218 за 2008), про силача Ивана Заикина (№№ 54, 59 и 63 за 2009), про особенности сыска беглых крестьян до революции (№№ 121 и 125 за 2009), очерки по истории отдельных поселений Нижегородчины с привлечением материалов деревенских краеведов (№№ 169, 173, 177 и др. за 2009) и так далее.

В этом сериале появляются и свои внутренние циклы, например, «Нижегородцы на страницах журнала «Крокодил» (№№ 199, 200, 204, 208 за 2009 и №№ 5, 17, 21, 25 за 2010). Или небольшой «двухсерийный» ликбез для поисковика (искателя старинных предметов, который пользуется металлоискателем), в котором Москвин дает советы, основанные на личном опыте: о том, где лучше искать, как это делать и какие опасности подстерегают искателя при общении с местными жителями (№№ 133 и 137 за 2009).

Краеведчески-исторический цикл публиковался по пятницам, кладбищенский и топонимический (лингвистический) — параллельно ему, в «толстушках» по средам или вторникам в 2008, 2009 и 2010 гг.

Каждый из этих сериалов имеет свои стилевые особенности. Как я несколько вольно обозначил выше, топонимический цикл — самый научный. Историко-краеведческий в этой сравнительной логике, пожалуй, самый «желтый». Дело в том, что газета «Нижегородский рабочий» — это популярная, что называется, «народная» газета, близкая по формату и стилю современной «Комсомольской правде». По крайней мере, такой она была в 2007 — 2010 гг. Можно предположить, что газету и публиковавшиеся в ней материалы люди активно читали и любили: скажем, о бомжах-убийцах, которых наконец-то изловили, и прочих темах, которыми «живет город».

Нарративы Москвина в этом контексте смотрятся точно такими же историями, только из прошлого. Им подбираются соответствующие заголовки, например «Крестьянин обворовал полицейских с… их согласия» (№ 110 за 2007). Ну и сам краевед, что называется «за словом в карман не лезет», употребляя довольно хлесткие выражения. Вот пример из текста о павловских пожарах: «несчастные, топчась на кучах пожитков, страшными голосами визжали и вопили, умоляя выпустить их из пекла, куда они угодили заживо и добровольно» (№ 33 за 2007). Неудивительно, что материалы Москвина, судя по сопровождающим их редакторским репликам, пользовались большим вниманием читателей.

Но самым знаменитым стал его кладбищенский цикл. В интернете есть три текста из него: о еврейских кладбищах Нижнего Новгорода, о Нагорном кладбище у села Вязовка и о Лютеранском кладбище Нижнего. Они выложены на сайте Татьяны Кокиной-Славиной, которая во время публикации цикла, в 2008 году, была заместителем главного редактора «Нижегородского рабочего» по тематическим полосам. Там же, на ее сайте, можно прочитать очень интересное интервью с Москвиным.

Важнейшая характеристика кладбищенского цикла состоит в том, что его автор смотрит на кладбища как на сложные комплексные системы, места, характер и жизнь которых складывается не только из их внешнего облика, но из целого ряда различных явлений и процессов, как видимых, так и скрытых. А именно: истории людей, похороненных на кладбище; духи покойников, которые здесь живут; их тела и останки, находящиеся под землей; надгробья и их элементы; родственники усопших, которые приходят на могилы; физические особенности ландшафта, такие например, как уровень грунтовых вод или особенности почвы, ее влажность и так далее, что непосредственно влияет на специфику захоронений, в частности, на их глубину, а также на скорость и особенности существования останков в земле; отношение властей, обслуживающего персонала и посетителей к кладбищу, их ритуалы, привычки и повседневность; разделение жизни кладбища на дневную и ночную стороны; сообщество кладбища, которое кроме духов, родственников и властей, состоит из вандалов, мародеров, сатанистов, бомжей, стай бродячих собак, «черных» байкеров, катающихся по кладбищам и других персонажей.

В каждом из текстов Москвин рисует жизнь того или иного кладбища в своей комплексности, что, очевидно, становится возможным в результате разностороннего его исследования. Часто он выступает как бытописатель современности, наблюдая за процессами и их развитием на протяжении ряда дней и даже лет. Это позволяет ему видеть завершение историй и порой делать довольно эпические, почти «шекспировские» или «бальзаковские» выводы о людской психологии, которые, тем не менее, не навязывают читателю идеологические заключения, а констатируют происходящее и его результат. В итоге из разрозненных эпизодов складывается одновременно ироничная и величественная «человеческая комедия», где кладбищенские цветочницы в последний момент спасают от отлова терроризировавших их ранее бродячих собак, а родственники усопшего, обрадовавшись полученному государственному пособию на погребение, принимаются с таким энтузиастом поминать деда, что забывают вырыть для гроба могилу и оставляют его в кустах.

Сегодня мы делаем подарок любителям творчества Москвина и публикуем его текст о Стригинском кладбище с подробными комментариями, которые должны прояснить некоторые важные особенности мировоззрения Москвина и его поэтики.

Анатолий Москвин. Стригинское кладбище

Как знают постоянные читатели нашей рубрики, в начале 1978 года закончились доступные для захоронения места на Староавтозаводском кладбище, поэтому волей-неволей властям пришлось подыскивать новое место. И оно нашлось в лесу в окрестностях поселка Стригино.

1. Хозяев розового гроба искал весь Нижний [1]

Кости прикопали в церковной ограде
Поселочек этот, в недалеком прошлом деревня Балахнинского уезда, был впервые упомянут в грамотах XVI столетия: кто-то из бояр за помин души отдал местных мужиков в вечную кабалу Троице-Сергиевскому монастырю [2], крупнейшему духовному землевладельцу Московской Руси. Название деревни, по общему мнению, происходит от «расстригино»: видимо, когда-то тут, вдалеке от лавры, кормились утратившие духовный сан монахи.
Стригинские и соседние гнилицкие крестьяне имели общие церковь и кладбище. Первым человеком, о котором мне точно известно, что он был захоронен именно там, был стригинский барин, коллежский асессор Николай Францевич Массарий, скончавшийся в 1848 году [3]. В самих Гнилицах прежнее кладбище располагалось у ныне действующей Рождественской церкви. Помимо священника Худяковского (умер в 1897 году), дьяконов Батистова и Полянских (отца и сына) и их родни, у церкви 7 января 1882 года был погребен Николай Михайлович Архангельский, директор колонии малолетних преступников, убогие Иван и Марфа, храмовый позолотчик Филарет Савинов (умер в 1881 году).
До нашего времени никаких старинных могил здесь не сохранилось.
В 2005 году тамошний священник поведал мне [4, что уже в новом тысячелетии, когда приспела нужда строить дом для причта, при копке фундамента было обнаружено множество старых полуистлевших костей, которые были сложены в деревянный ящик и прикопаны в церковной ограде.

На могиле старца Григория молятся и по сей день
Гнилицкая церковь известна в узких кругах захоронением в углу ограды старца Григория Долбунова [5], скончавшегося 15 апреля 1996 года в возрасте 90 лет. Весной 2008 года в Нижнем вышел сборник памяти православного иерарха «Я вас не оставлю…»
Родился будущий старец в селе Наруксове нынешнего Починковского района в крестьянской семье. Подросши, Гриша перепробовал амплуа плотника, пастуха, возчика леса. В 1920-е годы парень познакомился с наруксовским уроженцем священником Михаилом Сметаниным (1868 — 1960), который и наставлял его в православных традициях. В годы сталинского террора, когда сам факт наличия духовного сана был поводом для травли человека, Григорий побаивался открыто исповедовать свою веру перед безбожной властью. Но, как только некоторые репрессированные стали возвращаться назад, он решился: в 1956 году Григорий занимает должность псаломщика Карповской церкви, одной из немногих не закрытых большевиками. На следующий год он рукополагается и становится там священником.
Но вот начинаются хрущевские гонения на церковь, и в 1964 году публично отрекается от сана отец Павел Паскевич. Это событие было широко распропагандировано прессой. Комментируя это происшествие во время богослужения Григорий Долбунов привел цитату из Иоанна Богослова: «Про этого человека знайте: он был с нами, но он был не наш!»
Мимолетного укора в адрес попа-ренегата хватило — Долбунова сослали за Волгу, в село Рожново Борского района. Там на него натравили сельских хулиганов, которые для начала расколотили окна, связали и избили березовым поленом священника и его старушку-мать. Потом, собрав подписи активистов, районные власти направили в Москву в совет по делам религий донос, где поп Долбунов был выставлен мрачным фанатиком, критиком политики партии и советской школы, противником абортов, врагом «Сатаны и сатанинского руководства».
В 1970 году церковные власти по инициативе КГБ перевели Григория Васильевича в село Великий Враг Кстовского района, где он задержался на долгие четверть века. В 1995 году девяностолетний старец был смещен со служения по немощи, а вскоре скончался. Как его могила оказалась у Гнилицкой церкви, из книги не совсем ясно. Сейчас над могилой Григория Долбунова установлена сень, захоронение посещают много людей, которые истово молятся. А кое-кто накладывает в носовой платочек землицы с могилы — для исцеления в домашних условиях.

Псы грызлись из-за конфет прямо на могилах
Собственно же Стригинское кладбище было основано весной 1978 года в лесном массиве за взлетной полосой аэропорта. Пешеходов на подступах к кладбищу еще недавно подстерегала немалая опасность. Дело в том, что с недавних пор среди не лучшей части нижегородцев повелся такой обычай: если умирал одинокий человек, содержавший собаку или кошку, безутешные наследники квартиры брали животину на похороны и… выпускали на кладбище, предоставляя ей самой решать свою дальнейшую судьбу. Домашние кошки быстро погибали или сбегали обратно в город, а псы сбивались в стаи и начинали охоту на людей и друг на друга.
В 2000 году на Стригинском кладбище не было ни одной собаки, через пару лет их стало пять, потом же стая разрослась до таких размеров, что попросту терроризировала посетителей погоста. Днем и ночью зубастые твари облаивают любого проходящего мимо конторы; своей штаб-квартирой они выбрали крытый автобусный павильон возле гранитной мастерской.
Дорога на погост всего лишь одна, и стая блокировала ее. На любого пытающегося пройти вперед собаки набрасывались и пытались зацепить за пятки. Старушки откупались от них кусками колбасы и прочими деликатесами (хлеб эта стая уже не жрала, сам видел). Мужики, чтобы пройти беспрепятственно, брались за палки.
Кстати, именно на Стригинском кладбище я единственный раз в жизни наблюдал такую сцену: озверевшая стая грызлась клубком на свежей могиле из-за оставленных конфет.
Минувшим августом, насмотревшись на собачий беспредел, я отважился и позвонил в администрацию Автозаводского района [6]. Милая женщина внимательно выслушала меня и приняла заказ на истребление злобных псов. Через неделю мне позвонили и очень вежливо отчитались, что бригада выезжала на место, стая действительно очень большая и агрессивная, отловили семь голов, а на защиту прочих встали… те самые тетеньки-цветочницы, чуткие сердца которых, видимо, не вынесли разыгравшихся перед ними сцен из быта живодерни. Чтобы не обострять отношения с местным населением, профессионалы тогда укатили, а затем прибыли еще раз, ближе к вечеру, и доловили остатки стаи — еще около двадцати агрессоров. Оказавшись на этом кладбище в начале сентября, я насчитал всего трех псов, да и те подбежали поприветствовать меня далеко не сразу…

Бесхозные могилы ловили… пьяных
Когда в конце 1980-х власти основывали Стригинское кладбище, думали, что хватит его надолго. Однако к 1991 году песчаный грунт закончился и началось болото у самой взлетно-посадочной полосы. К весне 2001 года закончилась и эта территория. Поэтому городская администрация решила прирезать к Стригинскому кладбищу немалый кусок низины у озер и наименовать его Новостригинским кладбищем. По мокрому лугу была прокатана автомобильная дорога, сооружены въездные ворота в виде арки, на которые повесили план будущего погоста. На первое время решили обойтись без дренажных канав.
Таким образом, покойников начали класть в приозерную низину. Чтобы выкопанная с утра могила не заполнилась к полудню водой, могилы тут приспособились делать мелкие — хорошо, если по пояс могильщику. В случаях, если расчеты не сбывались и похороны затягивались, бесплатно вырытую колдобину с мутной жидкостью приходилось бросать как есть. Народ метко окрестил их «ловушками для пьяных» и стал по возможности огораживать, ведь свалиться в залитую по колено водой резервную могилу — удовольствие на редкого любителя.

Помянули раньше, чем похоронили
Весной 2002 года тут из-за болота произошла история и вовсе курьезная. Промышлявшие на кладбище конфетами бомжи пришли в милицию и заявили, что в кустах стоит… непустой розовый гроб.
Приехала милиция, телевизионщики, гроб в кустах засняли на кинокамеру и показали всему городу. Вскоре отыскались и его хозяева. Оказывается, в одной автозаводской семье родственники так обрадовались полученному им государственному пособию на погребение деда, что начали справлять поминки… не упокоив само тело. Копку могилы то ли забыли заказать, то ли не оказалось в тот день вакантной ямы. Одним словом, когда труп был доставлен в Стригино, оказалось, что хоронить его пока что некуда.
Возить покойников обратно, как известно, плохая примета. Кроме того, темнело, а собравшихся почтить память покойного так распирало нетерпение поскорее приступить к возлияниям, что вместо захоронения гроб засунули в кусты «на потом», а потом о нем и забыли.

2. Безутешная мать позолотила дочке волосы

Чиновников послали в болото
Весной 2002 — 2003 годов кладбище неоднократно удостаивалось телерепортажей. На заболоченной низине, где в спешке копались могилы, царил невообразимый беспорядок. Денег на дренаж не выделялось, поэтому каждую весну зимние могилы «плыли».
— Не дай бог сюда попасть! — причитали старушки, так и не пробравшиеся весною одного из тех лет к родным могилам. Все вокруг было настолько залито вешними водами, что я бы не рискнул сунуться в это половодье даже в высоких резиновых сапогах.
Примерно в те же годы на Пасху кто-то из потерявших терпение простых людей кривыми черными буквами начертал на бетонном заборе: «Лебедев, Скляров, их дети — в болото!» Эту надпись мгновенно замазали, но, видимо, она подействовала на властей предержащих. Весной 2004 года сюда пригнали бульдозеры и нарыли дренажных канав, а заодно провели дополнительную асфальтовую дорогу.
Хоронят здесь и сейчас. Ряды свежих могил постепенно продвигаются в сторону озера и шоссе на Горбатовку. По моим прикидкам, оставшейся части луга при таких темпах захоронения должно хватить лет на десять.

Юную ведьму похоронили в костюме Бабы-Яги
Как и на старом кладбище Автозавода, здесь немало представителей летного сословия. На памятнике одного из них, Игоря Захарова (1919 — 1986) начертано: «Летчики не умирают, они просто улетают и не возвращаются» [7].
Специфическая публика посещает незаметную для прочих могилу 17-летней Елены А. — по слухам, ведьмы, трагически погибшей во время колдовского эксперимента [8]. Рассказывают, что девушку похоронили в костюме Бабы-яги — в расшитых золотыми звездами лохмотьях и в лаптях, то есть в той одежде, в которой Елену и застала безвременная, но небеспричинная погибель у костерка в лесу [9].
Видимо, глубоко засел Афган в душе Сергея Ильина, скончавшегося 30 апреля 1999 года. На его надгробии изображены кортик и боевые награды, а также высечен девиз: «Виват вам всем, дорогие мои шурави!» Напомним, этим словом афганцы называли советских солдат. Здесь же странноватые стихи:

Кто-то спросит: зачем, за что?
Кто-то скорчит брезгливо мину.
Пусть помолятся, что их минула
Эта чаша коварства и лжи.

В плане эпитафий с этого кладбища мне понравилась надпись над прахом татарочки Илии М. (умерла в 1985 году) — строки из Марины Цветаевой:

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились.
Я тоже БЫЛА, прохожий.
Прохожий, остановись!

В один день родились, в один день погибли
Надгробная стела над прахом 66-летнего Василия Рожкова (умер в 2000 году) украшена изображением проходной Автозавода, к которой идут люди. «Дорога длиною в жизнь» — гласит эпиграф [10].
На Новостригинском кладбище похоронены и две долгожительницы. Это Феоктиста Дмитриевна Каргина, родившаяся 15 сентября 1907 года и ушедшая в мир иной 5 августа 2008 года. Вторая — Ксения Алексеевна Ремизова (03.03.1905 — 15.09.2007).
…Как-то 18-летняя Алена И. Слегка занемогла. Но врача вызывать не стала. Приняла антибиотик и отправилась на занятия в университет, где и скончалась прямо во время пары. Вскрытие показало, что девушка болела редкой разновидностью скоропостижного гриппа.
Несчастную Алену похоронили в белом платье с глубоким вырезом с выпускного вечера, белых туфельках на высоком каблуке, с желтым плюшевым мишкой в обнимку [11]. Неизвестно, кому и чем она помешала, но спокойно лежать Алене не дали. Первым же летом после похорон ее могила была осквернена сатанистами.
Скромная могила: сестры-близняшки Оксана и Наталья П., два милых девичьих личика. Родились 25 сентября 1966 года, трагически (а как же еще?) ушли из жизни 4 декабря 1984 года. Почему-то хочется думать, что при жизни они ни на минуту не разлучались. Неразлучными они остались и после смерти.

Везли дочек в театр, а привезли на погост
До 1980 года попадавших в стригинский песочек детишек хоронили вместе со взрослыми, но потом под малышей выделили целый квартал, который к 1986 году оказался целиком заполнен — оцените темпы детской смертности в годы, когда писать и говорить на эту тему было не принято.
Именно в этот сектор, но в разные его углы попали тела жертв знаменитой маршруточной катастрофы на Окском съезде 20 января 2001 года — четырехлетняя Настенька Т. и пятилетняя Наташа Р. Дело было так: матери повезли дочек на представление в кукольный театр. По дороге девочки перезнакомились и, чтобы дать им пообщаться, пассажиры маршрутки посадили детей на переднее сиденье, рядом с кондуктором.
На съезде пазик попал в одну из самых первых в нашем городе пробок. Внезапно впереди стоявший мощный подъемный кран, у которого отказали тормоза, покатился задом вниз по склону. Основной удар бронированной туши приняла на себя та самая злополучная маршрутка. Водитель вовремя сумел уклониться, а вот пассажиры первого сиденья — обе девочки и пожилая женщина — погибли практически мгновенно. Мои знакомы знают семью Р. лично: Наташина мама родила дочку поздно и души в ней не чаяла. Лишившись дочки, несчастная женщина несколько лет не снимала траур. Водитель автокрана, узрев кровавое месиво на дороге, как говорят, сначала лишился чувств, а впоследствии сменил профессию.
Для Наташи Р. осиротевшая мать заказала нестандартный памятник с изображением девочки в полный рост. Его украшает стихотворная подпись:

Ты — во всем. Твоим голосом ветер поет,
Солнце смотрит твоими глазами,
Ты в нашей памяти вечно живая,
Мы не забудем тебя никогда; спи, наша родная.

Приз от производителя газировки сыграл злую шутку
Седьмого июля 2004 года в Автозаводском парке свалившейся ржавой каруселью убило шестилетнюю Анечку Д. Дошкольницу похоронили у самого дренажного рва, поставив на могиле раскрашенный, как в Древней Греции, памятник: девочка изображена на нем в полный рост, в красном костюмчике, а волосы ее вызолочены.
В то же лето в озере на улице Дьяконова утонула 6-летняя Настенька Р. В том году, чтобы получить в подарок пластмассовый надувной матрасик, надо было собрать какое-то количество пробок от бутылочек с газировкой и отнести их в пункт обмена. Несколько недель Настя с братиком собирали пробки, затем, получив приз, решили его опробовать в действии. На середине пруда из бесплатной игрушки, видимо, выскочила заглушка. Взрослые на помощь подспели слишком поздно.
Совершенно затерялось, утратило опознавательные знаки захоронение троих детей с нарушениями психики из Автозаводского интерната, подорвавших себя гранатой в марте 1995 года. Наташе, Диме и Сереже было лет по 10−12. На свалке один из воспитанников интерната нашел боевую гранату. Дети легко справились с усиками чеки, но вот при взрыве не пригнулись. Смертельная игрушка рванула в руках пацана, напрочь оторвав их, убила еще двоих любопытствующих и посекла осколками человек шесть из числа тех, кто стоял чуть подальше.

3. «Поцелуй» лошади с маршруткой убил школьницу

Брат расшиб коленку, а сестренка простилась с жизнью
Если углубиться в лес, то можно найти захоронение автозаводской школьницы Ксении К., погибшей незадолго до своего 14-летия. 1 июня 2007 года Ксюша со своим младшим братом вышли погулять в частный сектор поселка Стригино. Около дома соседей-цыган стояла лошадь, запряженная в телегу, доверху груженную свежим душистым сеном. Не долго думая, дети полезли в повозку. Умное животное, почувствовав шевеление в телеге, восприняло это по-своему и тронулось в путь.
Сперва коняга с возом сена, к полному восторгу детей, неторопливо трюхала мимо частных домиков, а затем «на автопилоте» вышла на улицу Гайдара, где достаточно оживленное движение. Управлять ею ребятня не умела, а прыгать на ходу с возу не стала — побоялись расшибиться. Конь без узды, перепуганный гудками и бибиканьем, покатил телегу по центру встречной полосы. Водители огибали повозку, но вот наконец-то отыскался невнимательный шофер маршрутки, который с размаху налетел на живой груз.
Удар пришелся в передок телеги, дышло сломалось, и лошадь, освободившись ото всего лишнего, с чувством облегчения поскакала вперед. Телегу развернуло вверх колесами, и дети выпали прямо на асфальт. Пацаненок до крови разбил колено и локоть, Ксюша же ударилась об асфальт головой, да на нее сверху еще навалилась телега [12].
Шофер быстро высадил пассажиров и забаррикадировался в своей кабине. К тому моменту детей, лошади и телеги хватились. Взорам прибежавших цыган и поселян предстала дикая картина: разбитая маршрутка, пробка на дороге, копна сена прямо на асфальте, из-под которой струился кровавый ручеек… Обезумевшие от горя родные бросились бить в маршрутке стекла, силясь добраться до водителя, но подоспевшая к тому времени дорожная милиция уберегла его от самосуда.

Мать и дочь не пережили первомай
Совместный памятник 17-летней Дарьи З. И ее 40-летней матери Жанны настолько примечателен, что многие посетители кладбища используют его в качестве ориентира. К сожалению о причине гибели Дарьи и Жанны, которая имела место летом 2006 года, местная пресса ничего не сообщала [13].
Неподалеку находится еще одно парное захоронение: 18-летней Веры И. и ее 50-летней матери. По какой-то неведомой причине женщины не пережили праздника 1 Мая 2003 года.
Первого февраля 2007 года из жизни оказалась вычеркнута целая автозаводская семья Разиных — 27-летние Дмитрий и Елена, а также их 5-летняя дочка Анечка стали жертвами бытового газа.
Недалеко друг от друга расположены могилы 7-летней Светы Ю. и 6-летней Кристины В., скончавшихся в один день, 17 июля 2001 года. Думается, что это не совпадение и девочки действительно погибли вместе. Но что стряслось с малышками, неизвестно.
В начале этой зимы внимание городской публики было приковано к следующему трагическому случаю: вечером 6 февраля 19-летняя продавщица Алена Д. отправилась в сауну с 29-летним коммерсантом южных кровей Камилем. Но едва молодые люди приступили к гигиеническим процедурам, сауна вдруг загорелась. Камиль успел выскочить из помещения, а вот Алена, видимо заблудившись в коридорах, наглоталась угарного газа, упала без чувств и скончалась

Жертву падения из окна почтили бронзовым цветником
Трагично сложилась судьба и Юлии Б. Когда Юля 14-летним подростком мыла окно, она потеряла равновесие и полетела вниз. Девочку подобрали в кустах еще живой, но сломанный позвоночник срастить так и не удалось. Все тело Юли, за исключением головы, омертвело. В таком виде ей было суждено прожить еще несколько лет.
Отец девушки тотчас же ушел к другой женщине, брат бросил учебу и устроился на работу, на двух местах вкалывала и мать. Но уход за больной требовал солидных трат, и вот спустя четыре года семья Б. через популярную телепрограмму обратилась к нижегородцам с просьбой оказать им посильную помощь в уходе за дочерью. Помощь была оказана, но несчастная Юля вскоре умерла на девятнадцатом году жизни. Я был на ее могиле на Стригинском кладбище. Она украшена десятью бронзовыми цветками, что в наши краях большая редкость.
Вообще, Стригинское кладбище — такое место, что в городские сводки теленовостей попадало не раз и не два. Особенно часто это случалось в 2000 году. Тогда на кладбище было решено возобновить охрану, а однажды в августе ее даже выставили у «Красных ворот» — единственного мостика через глубоченную дренажную канаву. Причина была очевидна: бродяги из лесного бомжатника рассматривали Стригинское кладбище как свою кормушку, стаскивая в землянки с него не только все съестное, но и все цветметаллическое, что удавалось отпилить, оторвать и унести.
Терпение у людей в камуфляже лопнуло, когда прямо на выходе с погоста они однажды поймали невозмутимо покуривавшего бомжа с целой сумкой бронзовых шишечек со столбиков могильных оград. Наглеца для профилактики испинали и засунули в скорченном виде в подвал сторожки, вызвав милицию и телевизионщиков. Тогда, если верить газетам, были заведены сразу два уголовных дела. Одно — на бомжа за мародерство, другое — против охраны за самоуправство. Оказывается, по нашим законам они имели право лишь задержать лиходея до приезда патруля, но никак не бить и не лишать его свободы. Чем закончилась та история, неясно, но несколько лет кряду это кладбище относительно хорошо охранялось — естественно, лишь та его часть, где проложен асфальт.

Вандалы не дают покоя памяти малышки
Примерно в 2005 году держать охрану, видимо, надоело, поэтому сотрудники конторы стали поступать хитрее: они полностью положились на бдительность расплодившейся здесь собачьей стаи, готовой в темноте буквально разорвать любого прохожего на части. А для пущей острастки оставляли на ночь в конторе включенным свет [14].
Однако все эти хитрости имели эффект лишь частично — к тому времени все доступное для разграбления уже было растаскано, поэтому мародеры оставили наконец-то Стригинское кладбище в покое. Чуть раньше того срока забросили бомжовскую землянку в лесу: у нее, может быть, не без посторонней помощи, обвалилась вовнутрь кровля.
Вандализма на Стригинском кладбище я почти не замечал — погост затерян так далеко в лесах, что сюда попадают лишь те, кому это действительно нужно. В среде досужей нетрезвой молодежи здесь гулять не принято. Правда, кто-то приспособился валить приметный памятник шестилетней Юлечки К. на краю «детского острова», скончавшейся в августе 2000 года. Раз за разом я видел валявшимся на траве и снегу именно его.
Зато здесь неоднократно пылали костры из венков — часто на свежей могиле родственники оставляют зажженные свечки, а здесь и до возгорания рукой подать. На всех прочих городских кладбищах таких дотла сожженных могил я что-то не наблюдал.

Опубликовано в газете «Нижегородский рабочий», №№ 210, 215, 220 за 2008 г.